Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]
Говорят, что пожар особенно страшен на море. Возможно, это и так, испытать не пришлось, хотя я и много плавал. Но пожар в быстро идущем поезде, когда сидишь, как в клетке, в горящем товарном вагоне, тоже страшное дело.
Подошли к двери. Мимо мелькали дорожные будки, телеграфные столбы, деревья. Надо прыгать…
Но тут нам показалось, что пламя немного уменьшилось. Мы вылили на горящий пол два ведра воды, которую брали в дорогу. Стали сбивать пламя брезентовыми мешками. Вскоре, к счастью, поезд замедлил ход, остановились на разъезде. Подбежавшие люди помогли погасить огонь.
Долго не мог я прийти в себя после этой поездки.
***Вскоре меня назначили дипкурьером при генеральном консульстве СССР в Харбине; в мои обязанности входило Развозить дипломатическую почту в наши консульства в Мукдене, Цицикаре, Дальнем.
Работа в этом районе была особенно трудна и опасна тем, что весь северо-восток Китая кишел русской белогвардейщиной, бежавшей из России после разгрома Колчака, остатками банд барона Унгерна, Семенова и прочих главарей контрреволюции; добавьте к этому и полчища чжанцзолиновских головорезов.
Белогвардейцы, озверелые в своей ненависти к советским людям, готовы были на все. Помню, как однажды, когда я пошел ужинать в вагон-ресторан, кто-то вывернул замок в моем купе, полагая, что я окажусь таким образом ночью совершенно беззащитным. С волками жить — по волчьи выть! Пришлось незаметно вывернуть замок в соседнем купе и запереться изнутри. Ох и разъярились мои «опекуны»! А ночью все же попытались открыть дверь при помощи железнодорожных ключей. Но ручку двери, как всегда, я привязал ремнем изнутри.
В конце 1926 года мы были предупреждены о необходимости особой осторожности. За нами явно шла охота. Я постоянно видел одного и того же белого офицера, который буквально следовал за мной по пятам.
Впервые я встретил этого типа на улице в Харбине.
Навстречу шли два японских солдата с карабинами наперевес. С ними офицер-белогвардеец.
— Стой! Руки вверх! Документы!
— В чем дело? Вот мой дипломатический паспорт.
Рук я, конечно, не поднял. Белогвардеец, взглянув на паспорт, грозно спрашивает:
— Почему не поднял руки, когда приказывают?
— Вы, кажется, русский? — с иронией спросил я у белогвардейца?
— Да, русский.
— Так где же вы видели, чтобы русский человек поднимал руки перед японцами? Разве не помните историю с «Варягом»? — сказал я.
Белый смутился, ничего не ответил, и с тем мы разошлись.
Второй раз я встретил этого белогвардейца, когда ехал в Харбин с почтой. Он вошел в полупустой вагон с какими-то вооруженными людьми. Было ясно, что-то затевается.
Так как поезд еще не тронулся, я быстро сошел, доехал до мукденского консульства и рассказал об этих «встречах» нашему консулу В. И. Шеншеву. Сразу сообщили в Харбин, в наше генеральное консульство, откуда получили подтверждение о готовящихся провокациях и необходимости быть настороже. 6 апреля 1927 года был совершен бандитский налет на наше полпредство в Пекине.
Август Гансович Умблия
Первые поездки
Я горд тем, что мне, одному из рядовых ленинской партии, пришлось не только наблюдать первые дни и месяцы жизни советской дипломатии, но и принять личное участие в ее становлении. Довелось быть в непосредственной близости к руководству Народного комиссариата иностранных дел, принимать участие в первых дипломатических переговорах, помогать устраивать в Москве первых иностранных дипломатов, возить дипломатические документы и близко наблюдать каждодневную деятельность внешнеполитического аппарата рабоче-крестьянского государства. Я долго был секретарем партийной ячейки наркомата.
Многое забыто, но многое припоминается, хотя время стирает детали, засыпает пылью яркие краски тех далеких, великих дней.
Начало пути
Я родился в 1891 году в лифляндской части Эстонии на хуторе Тальная мыза, где родители, сами безземельные, арендовали у ливенского помещика фон Анбрепа 7 десятин очень плохой земли и кое-как сводили концы с концами. Учение мое было такое: сначала сельская школа, затем двухклассное училище, потом прогимназия, и, наконец, четвертый класс гимназии в Тарту.
«Стоимости» среднего образования я не выдержал. Плата за учение была не по карману родителям, и в 1912 году пришлось гимназию бросить и поехать на работу в Петербург, к брату. Устроился на Невской ниточной мануфактуре. Но недолго пришлось там работать. За участие в бойкоте выборов в больничную кассу, организованных администрацией, с фабрики вытурили. А потом — то один, то другой завод. Февральская революция застала меня на заводе «Сименс-Шуккерт» (ныне «Электроаппарат»).
К 1917 году на заводе сложилась довольно большая партийная большевистская организация. Вспоминаю Умблия Иоганна — члена партии с 1904 года, Умблия Андрея — с 1905 года, Тыласепа и Крумавича — с 1914 года. Были члены партии не только в цехах, но и в больничной кассе и в главной конторе. Хорошо помню Сергеева — Артема, который после Октября стал секретарем организации Василеостровского района. Группа оказывала большое революционное влияние на рабочих нашего завода.
В феврале 1917 года наш завод забастовал первым, и рабочие вышли на улицу. Мы увлекли за собой рабочих гвоздильного и Балтийского судостроительного заводов. Это было время митингов, жаркого столкновения мнений, взглядов, интересов.
После Февральской революции у части эстонцев, принадлежавшей к заводской администрации и высокооплачиваемым рабочим, появились националистические и даже шовинистические настроения. В эстонском клубе и на заводе шли споры о будущем Эстонии. Мы говорили о рабочей Эстонии, неразрывно связанной с рабоче-крестьянской Россией, а другие проповедовали «самостоятельную республику». Но в чьих руках будет власть в этой маленькой стране? Кому будут служить ее армия, ее чиновники? — спрашивали мы. — Не получится ли, что она станет жить на займы у крупных держав и таким образом превратится в разменную монету империалистов?
В июльскую демонстрацию рабочие завода «Сименс-Шуккерт» шли во главе колонны Васильевского острова. После расстрела демонстрации солдатами Керенского стало очевидно: контрреволюция поднимает голову. На заводе приступили к организации отряда Красной гвардии.
В октябрьские дни красногвардейцы завода принимали участие во взятии Зимнего. А потом, когда к Петрограду рвались вызванные Керенским с фронта войска, чтобы расправиться с революцией, большая часть наших красногвардейцев была направлена на защиту Петрограда.
Я был в отряде, который действовал на линии Среднее Ракитино — Красное Село — Гатчина. Там довелось увидеть генерала Краснова, захваченного революционными войсками в плен. Краснова отпустили на свободу под честное слово офицера. Но слова своего, как известно, он не сдержал.
Отряду красногвардейцев завода «Сименс» под руководством матроса Николая Маркина сразу после штурма Зимнего было дано задание захватить министерство иностранных дел, а затем стать на его охрану. Сначала пришлось охранять пустое здание — буржуазные чиновники не признавали Советской власти, рассчитывая, что своим саботажем они будут способствовать ее падению. На работе остались только два чиновника: Леман и Петров, два вахтера, столяр и упаковщик. Почти все чиновники МИДа, работавшие при Временном правительстве, отказались сотрудничать с большевиками.
ЦК партии послал в министерство старого большевика И. А. Залкинда, который вместе с Н. Г. Маркиным занялся учетом имевшихся в министерстве документов и ценностей. Сначала мы несли только охрану. По существу, деловой работы в первые дни в министерстве не было.
Вся дипломатическая работа велась тогда в Смольном, под непосредственным руководством В. И. Ленина. Когда Г. В. Чичерин возвратился из эмиграции, он был сначала назначен товарищем (заместителем), а с 30 мая 1918 года народным комиссаром по иностранным делам; тогда и развернулась практическая работа НКИД. Постепенно формировался аппарат. После подписания Брестского мирного договора одним из заместителей наркома по иностранным делам был назначен Л. М. Карахан. Затем образовался небольшой секретариат Чичерина; постепенно создавались отделы — виз и паспортов, Востока, хозяйственный и другие.
После переезда правительства в Москву Наркомат по иностранным делам сначала разместился в двух зданиях: в особняке Тарасова на Патриарших прудах и в особняке Рябушинского на Малой Никитской, а для Г. В. Чичерина отвели две комнаты на втором этаже гостиницы «Европа» (на Неглинной улице). Там же обосновался небольшой отряд из шести красногвардейцев для его охраны и для поручений.
В середине апреля 1918 года наркомату выделили часть гостиницы «Метрополь». Осенью 1921 года наркомат переместился в дом бывшего страхового общества «Россия» на Кузнецком мосту.
